Несколько дней Бэкхён не спал. В любом случае, то, что происходило с ним в некоторые моменты, когда он просто падал и мгновенно проваливался в какой-то бешеный, голодный до отдыха обморок, с трудом можно назвать сном. Постепенно как-то Бэкхён заметил, что несмотря на отсутствие загруженности, он чувствует себя так, словно бы его раздавило огромное нечто: он мало чувствовал своё тело, его голова постоянно кружилась, как от первой утренней сигареты натощак, в голове у него была плотная, вязкая завеса тумана, пытаясь разогнать который, он только опускал руки, а значит, только более оказывался затянутым в эту трясину.
Он проводил ночи в репетиционном зале, оставаясь дольше всех, как обычно, впрочем. Его раздражала потливость его рук, неустойчивость, постоянные броски в холод, муть, бессилие, тошноту. Эта холодная влага, эта дрожь в теле, подкашивающиеся ноги при едином усилии - он чувствовал, что происходит что-то не то, но он напоминал себе ежедневно: если он остановится, то он упадёт.
Но вскоре он очнулся от этой чумы, которая заглатывала его, опьяняя своим смрадом, - Бэкхёну предстоял зачёт по философии, которую, на самом деле, он не то чтобы не любил, он постоянно отвлекался, как только брался за неё. Едва он задумается, в чём смысл жизни, в чём смысл именно его жизни, что такое любовь, а что такое свобода, свободен ли он, был ли он любим и любил ли сам, способен ли он на это, в каком мире он существует и существует ли вообще - и постепенно Бэкхён улетал в свои миры, где рассуждал, сравнивал, противопоставлял, в общем, Бён сам превращался в мыслителя, что мало было нужно при ответе на вопрос на самом занятии, поэтому Бён чётко поставил себе диагноз - "постоянный уход от темы".
Бэкхён не сближался ни с кем в этой школе, собственно, именно поэтому, когда имел место быть суицид, а значит, когда появился психолог, Бёна ждали некоторые проблемы, на которые он взглянул своим утомлённым, загнанным взглядом человека, у которого тысяча дел, тысяча своих миров, у которого песчинки в его песочных часах капают, а он до сих пор не осуществил мечту того своего друга, который мечтал, но из всей мечты сбылось лишь то, что умер он с микрофоном.
Мне нужно поспать, иначе на философии я получу сердечный приступ, как только начну задумываться и напрягаться... - подумал Бэкхён, бросая свой грязный чёрный измятый рюкзак на пол и подползая к ванной шаркающей походкой. Я не помню, когда я последний раз был в душе, - он поймал себя на медленно проплывавшей мимо него самого мысли и смыл мыльную пену с ярко-малиновой головы. Вскоре он оказался в постели. Он не был ботаником, он был в стороне, далеко он постоянно примерял любое узнанное на свой пример: сверхчеловеком Ницше он считал того своего друга, одиночкой Шопенгауэра он считал себя... И, поймав себя на мысли, что об остальных философах он смутно только помнит имена, провалился в сон, стараясь припомнить ещё кого-то, но буквы имён расплывались, а их хвосты ускользали от его обессилевших рук, окончательно падающих в забытье.
Утром Бэкхён проснулся, резко подскочив на кровати с мыслью "как, опоздал? проспал?!, но тут же он увидел, что сегодня воскресенье. Впоследствии весь день он провёл над учебниками философии. Бэкхён не был зубрёжкой, не был ботаником, он был агностиком (что, к слову, весьма играло ему на руку в плане сдачи философии). Он не старался зазубрить всё, что задал Чжонхён, но он старался вникнуть это через свою реальность, субъективную реальность. Бэкхён не был также тем, кто соблюдает субординацию, именно поэтому он редко попадал в списки "золотых детишек золотой школы". К слову, он спокойно звал учителей по именам, потому что особого распирающего его грудь уважения он не чувствовал - и он без зазора совести спокойно признавался себе в этом. Он был угрюмым, и учителя постоянно принимали это на свой счёт, впрочем, он и не старался им что-то объяснять. Всё воскресенье Бэкхён провёл за философией, напевая себе под нос какую-то мелодию, которую порой черкал на черновике, лежащем рядом.
Бэкхён, как он сам считал, расточительно разбрасывался временем эти два дня: где это видано - 7 часов сна? Слишком много времени в никуда. В гробу отдохну, - подумал он, тем не менее, тратя время ещё и на то, чтобы покрыть тональным кремом свои космического света синяки под глазами и неровности кожи: его организм был на износе, и он это прекрасно знал, но также он знал и то, что жизни вне школы у него нет, ему не куда идти, а то, что он учился на бюджете ещё больше подвергало его опасности получить пинок под зад позолоченным ботинком директора.
Бэкхён стабильно плохо себя чувствовал - в его душе что-то будто бы сгнивало, сжирая невесомые границы этой самой души. Бэк чувствовал это, он знал это чувство - и он знал, что спасение он кислоты, разъедающей его, только одно - работа, труд, они заглушают это, не дают об этом припомнить. Но этим утром, когда Бён должен был сдать философию, он чувствовал себя особенно отрешённо и отвратительно: у него было чувство чистой, ясной головы, но эта ясность открывала его глаза тот нарыв, который томился внутри него и требовал вскрытия, требовал удаления из него гноя, но Бэк знал и это: он знал, что если он заглянет внутрь этого воспаления, то то, что внутри него, сшибёт его с ног - он окажется разбитым вдребезги, срубленным на корню, окажется жертвой операции без наркоза, окажется тем, с кого слезает кожа.
Бэк отвлёкся от воих мыслей только тогда, когда услышал своё имя из уст господина Хон: он почти вздрогнул, но вместо этого он только как-то ошемломлённо моргнул глазами, глядя на преподавателя, который сидел за своим столом и смотрел на Бэкхёна, который остался, собственно говоря, один в аудитории. Полёты его сознания были настолько увлекательными для него самого, что все его одногруппники уже сдали, пока он бороздил просторы своего внутреннего я, которое ему ни в коем случае нельзя ворошить.
- Бён Бэкхён?.. - повторил преподаватель, глядя на юношу, который смотрел на источник голоса туповатым, потерянным взглядом.
Практически каждый ученик может похвастаться любимым учителем, нелюбимым учителем, учителем, которого он довёл до слёз, и так далее. Бэкхён был из этого же числа, только вот любимый его учитель уже мёрт, он был его ровесником, он научил его тому, что привело его сюда - его друг из средней школы. Так что Бэкхён не испытывал никаких чувств к преподавателям, они были для него преподавателями и точка. Это не было строгим табу, просто Бён не обманывал себя в том, что он ничего не чувствует: ни симпатии, ни страха, ни отторжения. Так что он спокойно взял свой рюкзак и направился к столу философа. В голове Бэкхёна что-то щёлкнуло, и нарывающий эмоциями и мыслями гнойник ушёл на второй план. Бэкхён предчувствовал что-то, но за пеленой его безразличия и оторванности от внешнего мира он принял это за волнение перед ответом.
Студент опустился на стул, поставленный сбоку от стола мужчины, и посмотрел на него, встречая его взгляд. Казалось, он что-то встретил в этом странном взгляде странного человека (ведь все философы странные, нет?). Но Бэкхён снова свалил это на то, что это просто экстремальная ситуация. Бён не любил выдумывать что-то межличностное, он был мечтателем, но в то же время воином, трудягой, но он никогда не выдумывал что-то вроде "искры, пробежавшей между ними" и т.д. То было лишь раз - и я потерял всё.
Бэкхён закусил губу, чувствуя, как эти мысли затягивают петлю на его шее, говоря, что больше бежать ему не удастся, - и он понимает, да, больше бежать и отворачиваться не удастся. Но позже, позже, сейчас перед ним сидит философ, которому нужно всё сдать и которому нет дела до внутренних неурядиц. Да и кто знает, может, стоит раскрыться, и господин Хон упечёт его к психологу?
Он взял билет, оторвав наконец свои глаза от будто бы пьяных, будто бы острых, режущих глаз Хон Чжонхёна. Глаза философа были такими кислотными, но в то же время будто смотрящими насквозь: у Бёна было ощущение, что Чжонхён с лёгкостью видит в нём всё до последней капельки его воспоминаний, но, может, это всегда так, когда сидишь перед философом?
Бэкхён совсем не думал о том, что Хон вёл у него и на первом курсе.
Бэкхён совсем не думал о том, что нужно отвлечься от своих мыслей и вспомнить философии.
Бэкхён совсем не предполагал, что через секунду он почувствует такое опустошение, что листок с вопросом, уже озвученным преподавателю, выпадет из его руки на пол.